В НАПРАВЛЕНИИ Л… В альбоме, лежащем перед Вами, представлены работы нескольких периодов моей жизни. Их разнообразие возникает не из поиска  своего стиля , а из вживания в объект исследования – то есть изучения сердцем разных граней Б-его мира Мне повезло с учителями. “Нельзя работать долго в одной манере. Иначе ты станешь “плоским”.  Нужно двигаться одновременно разными дорогами. Всё, что не  изменяется, мертвеет. Не нужно цепляться за найденное, тогда, в независимости от своего финансового положения, будешь богатым и счастливым художником”,- говорил мне мой учитель Александр Агафонов. “  И ни к чему заниматься самовыражением, нужно выражать то, чем занимаешься, – добавлял учитель мой Даниил Лидер, – самовыражающийся исчерпывается, а занимающийся исследованием – наполняется” К тому времени, когда были окончены самые ранние из представленных работ , в кругу моих друзей уже сложилось понимание искусства не как способа выражения идеи, концепции или чувства, а как сосуда состояний. Состояние – это то, что содержит множество чувств и мыслей, часто совершенно противоположных. Искусство, по-моему, подобно аромату, пробуждающему память души и создающему желание вдохнуть ещё. Для меня очень ценен процесс обнаружения красоты в том, что по привычке кажется уродливым или второстепенным. Связанные бечевкой, предназначенные на выброс доски, огрызки, коробчатые здания конца 60-х, порванные репродукции в разное время становились объектами моих исследований. Главное – вжиться в предмет и полюбить то, что считал недостойным внимания, тогда открываются новые источники красоты и вдохновенья.  Серия деревянных конструкций “Сны подрамников” тому пример. Серия возникла из изучения яблочных огрызков, рассуждений о роли второстепенных персонажей, которые зачастую оказываются в жизни главными, и  любви к конструктивизму начала XX века. Подрамник  приносят в виде четырёх – пяти связанных палок, которые составляются в прямоугольник с перекладиной посередине. Вбивают в углы колышки, прибивают для прочности уголочки. Натягивают на него холст, пишут картину,  надевают раму и вешают на стену. Он  же всегда остаётся в тени. А ведь именно благодаря подрамнику живопись на холсте  обретает достоинство, а не висит  испачканной тряпкой. Он – скелет произведения искусства, на нём всё держится. В нём ещё живёт память дерева, стремление к небу, желания цвести , быть свободным и естественным. Может, он предпочел  бы быть скрипкой, звучать чудесным голосом о радости и счастье. Хотя, возможно, столь странные мысли его тревожат потому, что ему одиноко –  накануне художник снял с него неудавшуюся работу и в расстроенных чувствах выбросил на помойку. Со временем, тема выражения любви в искусстве начала меня всё более занимать, оттесняя стремление к новым формам. Да и само понимание нового изменилось. Первым проводником в этом путешествии была русская средневековая живопись. В ней каждый элемент имеет отклик в другом, ясность вместо переусложнённости, цвет, сохраняющий связь с увиденной впервые краской, величественность, лишенная пафоса. Потом были четыре года работы над книгой детских стихов “Шалахмонесы” замечательного поэта Григория Фальковича. Герои стихов – дети, родившиеся в традиционных еврейских семьях, чья жизнь отнюдь не ущербна из-за  вьющихся пейсов и соблюдения заповедей Торы . Они учатся в школах, шалят, мечтают о компьютерах – обычные современные дети, но направление их жизни связано с  древними путями. Понятно, что  иллюстрации к такой поэзии должны соединять в себе древность и современность, каноничность и свободу.  В поисках эстетики будущей книги я заинтересовался персидской миниатюрой, оформлением еврейских манускриптов и французской книжной миниатюрой 13 века. Средневековый подход к оформлению книг показался мне очень подходящим. Работая над книгой, нужно было всё время, раз за разом, переворачивать память детства, погружаться туда, где ты любишь и тебя любят, где большинство окружающих тебя людей – родственники: старший брат – выдумщик; бабушка стаканом вырезает из раскатанного теста кружочки – будущие вареники с вишней; многолюдные  праздничные застолья ( – мама, а когда мы вернёмся из гостей, я ещё успею погулять?); по улице бежит лошадь, убежавшая из немецкого цирка, а на железнодорожной насыпи водятся зелёные ящерицы… Поиск способов выражения мира детства, за время работы над “Шалахмонесами”, изменили меня как художника. По-другому открылась история искусства. Возникла масса  необычных вопросов. Что такое естественное движение, нежное прикосновение? Естественность противоположна банальности. Это видно по тому, как двигаются дети – совершеннейший театр. Заметив черты этого “представления”, уже можно с ясностью наблюдать его и у взрослых. Мне кажется, так происходит по тому, что мир чувств и мыслей не может целиком выразиться  в действиях, имеющих точное назначение. Этот переход напоминает  попытку влить бак воды в литровую баночку.  Даже если вовремя остановиться – все равно что-то выливается за края. И вылившееся находит выход в “бессмысленном” – в играх,  случайных жестах, лишних движениях, той самой театральности, которая являет характерные особенности каждого человека. Поскольку любовь наиболее явно проявляется в мелочах, в  работы пришли незатейливые бытовые сюжеты. Но бывает, когда особенно хорошо, вдруг нас посещает безотчётная тревога. ,  ощущение зыбкости жизни. В работах нынешнего периода это чувство находит своё выражение иногда в катастрофично кренящемся столе во время детской игры, или во внезапно вспыхнувшем пожаре в доме напротив,  или в излишне ярком цвете т.д. Более драматичное продолжение подобных рассуждений явилось в картинах, где разные  персонажи, соединённые в одном пространстве, подвержены разным стихиям. Для одних покой и отдых, для других же  шквальный ветер. Откуда взялись в работах единороги? Хм.… У моего друга Ивана Григорьева был прекрасный офорт “ Дама с единорогом”, красный оттиск на белой бумаге. Я делал зарисовки к какой-то проблемной работе, случайно подвернувшейся алой краской, и вдруг вспомнил офорт друга. В сознании один за другим  неожиданно стали складываться разнообразные варианты старинного сюжета. Мои единороги – всего лишь образ необычного в обычном мире, и все картины с ними лишь вариации на тему этого конфликта. В прошлом году в Киеве проходила выставка работ Нико Пиросмани, которая меня поразила. Чистота и человечность, пронизывающая весь строй  произведений, ясность взгляда, особая манера письма , без черного цвета по черному дерматину. Мастер берёт у мира только то, что ему необходимо, не давая себя пленить бесконечным разнообразием природы. Эта черта отличает его от большинства самодеятельных художников. Перед зрителем открывается чудо возникновения  глубочайших произведений искусства из приёмов базарной живописи. Удивительнейшим образом в работах Пиросмани воплощена грань любви, которой я до тех пор не видел способа выразить , имя её – нелепость. Та неправильность, неидеальность, за которую мы наших близких любим ещё больше.  Кривоватые фигуры, рог в руке перекрывающий лицо, фигура прямо по центру, стоящая на кромке рамы – так делать в профессиональном искусстве не принято, НЕЛЬЗЯ, но как  это у Пиросмани поистине прекрасно. Волнение от пережитой встречи с Нико Пиросманишвили долго не покидало меня, пока не вылилось в серию работ “ – Нико, дай “МИ””. Не прямо соприкасаясь уже в своих работах с темами мастера, я всё более убеждаюсь в его величии. Мне случалось слышать, что Пиросмани просто самоучка не умеющий рисовать, а замеченное мною – лишь плод моей фантазии. “Да, да, – отвечаю я, – а роман Сервантеса “ Дон Кихот” результат случайно разлившейся бочки с чернилами на складе испанской бумаги и  буйной фантазии читателей”. Не простой вопрос, что говорит один человек, и как это понимает другой. Но я знаю точно: мы все проводники  друг для друга, и от нас зависит, какие силы мы хотим привести в мир. Мне бы очень хотелось, чтобы через мои работы в мир входило не насмешливое отчаяние, столь любезное современному искусству, а человечность и лю.…  впрочем, это слово слишком затёрто, а Вы меня и так поняли, правда?

Пинхас (Павел) Фишель

КАРТИНА ЭТО ТАКАЯ ШТУКА…  Для написания этого текста я попросил моих друзей сформулировать вопросы, ответы на которые им было бы интересно от меня услышать. Также в тексте встречаются вопросы из разряда самых обыденных и избитых. Но мне показалось интересным, отвечая на них, попробовать найти то самое ценное и прекрасное, что ни на каких иных путях, кроме истоптанных, найти невозможно. Павел, как вы относитесь к популярной формулировке «Человек, который сам себя сделал»? Можете ли Вы так сказать о себе? Когда доводится слышать нечто подобное, мне всегда кажется, что речь идёт о чем-то постыдном. Всевышний одарил меня очень щедро. У меня есть родители, как в жизни, так и в искусстве. Мне приятно осознавать влияние на меня моих талантливых друзей. Мне иногда кажется, что талант – это такая инфекция, которую можно подцепить неизвестно где и от которой потом, при определённом образе жизни (не дай Б-г) можно излечиться. Когда Вы ощутили себя художником? Это случилось в шестом классе. Нам задали нарисовать композицию на тему «Мальчиша-Кибальчиша». Я поленился вырезать из большого ватманского листа нужный мне формат, повернул его вертикально, имея в виду потом отрезать верхнюю половину, и принялся рисовать внизу листа сцену прощания Кибальчиша с братом, коварно перерисовывая фигуры из книжки. Когда работа была почти завершена, даже были взяты ножницы, чтобы отрезать верхнюю часть листа, я вдруг увидел, что «лишняя часть сверху» напоминает огромное небо над головой героев, и это очень необычно. А пятна, следствие моей неаккуратности, навели на мысль нарисовать высоко в небе воронов. Тогда становится понятно, что брата Кибальчиша ожидает гибель. Значит, картина – это такая штука, которая может выражать гораздо больше, чем на ней нарисовано – «большее в меньшем». Когда я это понял, стали появляться свои темы. Кто Ваши учителя в искусстве? Я вообще благодарен всем учителям, встретившимся мне. И всё же главным моим учителем – проводником в мир профессионального искусства, безусловно является Александр Александрович Агафонов. Сан Саныч Агафонов многому меня научил и ввёл в профессиональное искусство – диалог мастеров разных времён, разговор о вечных вопросах искусства, таких как формальный приём, глубина цвета, поверхность холста, тема белого, черного и т.д. Но главное, придя к Агафонову, я услышал себя. Вторым учителем, оказавшим на меня глубочайшее воздействие, был Даниил Даниилович Лидер. Встреча с ним произошла уже в Художественном институте на театрально-декорационном факультете. «Что вы ходите месяцами в раздумьях? Ничего ценного нельзя придумать. Не надо заниматься самовыражением. Нужно вживаться в предлагаемые обстоятельства, в роль, ситуацию, спектакль, и ваша органика сама выдаст точное неповторимое решение. Выражая себя, вы исчерпываетесь. Выражая то, чем занимаетесь, вы обогащаетесь», – говорил он. Лидеровские идеи конфликтной сценографии определили направление всех дальнейших моих художественных поисков. Если от Агафонова мне досталась профессиональная свобода, то от Лидера я усвоил «идеологию» творчества. Как Вы сами себя ощущаете – сценографом, живописцем, дизайнером? Я художник широкого профиля. А. Агафонов когда-то мне сказал: «Мастер не должен быть плоским. Искусство – это кристалл. Живопись, графика, театральная декорация и т.д. – это лишь разные грани одного целого». Настоящее произведение искусства всегда можно рассмотреть со стороны графики, живописи, скульптуры. Кроме того, каждый художник создаёт свой театр. Расскажите об особенностях Ваших работ в области полиграфии. О, сначала я хочу пропеть гимн моим заказчикам – издательству «Дух и Літера». Они мужественно терпели все мои «хулиганства». Встречей с ними Всевышний оградил меня от всей этой узаконенной паранойи типа «ЗАКАЗЧИК ВСЕГДА ПРАВ!». Ведь ясно, что прав всегда художник. Правда!? «Читайте, завидуйте», дизайнеры! Вместе со мной над книгами работала блестящая команда: Александр Ходченко, Иван Сак и Тарас Мосиенко. Основная особенность наших книг в том, что они построены, как спектакли, и всё, что в них происходит, ближе к сценографии, чем к книжному дизайну. В центре эстетики в них любовь, обычно проявляющаяся в ценности бытовых мелочей. К примеру, в оформлении книги «Еврейские кинематографисты в Украине» мне хотелось передать чувства авторов Ю. Морозова и Т. Деревянко, которые по крохам много лет, с большим трудом собирали материалы о еврейском кино. Поэтому книга стилизована под авторский архив, где всякой, самой рваной вырезке находится место, не столько потому, что она сама по себе хороша, а потому, что напоминает о ком-то близком и дорогом. Кроме того, в каждой нашей книге или календаре есть, если так можно выразиться, экстремальный эстетический юмор. Например, еврейский календарь на текущий год придуман висящим криво, за один угол. При этом всё его наполнение расположено так, будто он висит ровно. Побудительная причина этому в том, что еврейский календарь идёт поперёк общепринятого европейского календаря. При этом мы, евреи, считаем, что наш календарь самый что ни на есть правильный, даже можно сказать «эталонный». Многие века у евреев существовал запрет создавать изображения. Как художник ощущает себя в еврейской традиции? Да, Тора действительно накладывает некоторые ограничения на свободу изображения. Например, нельзя изображать духовные силы, ангелов, демонов. Также запрещена круглая реалистическая скульптура. Отношение соблюдающих евреев к искусству замечательно иллюстрирует история, рассказанная равом Хаимом Коэном. У него была близкая приятельница – скульптор. Она довольно рано умерла. Её мама решила подарить ещё совсем молодому Хаиму Коэну на память произведение своей дочери. Это была небольшая реалистическая статуэтка, «автопортрет с ребёнком» (ребёнка у автора не было). Хаим Коэн знал о запрете держать дома реалистическую скульптуру, но также опасался обидеть маму приятельницы. Запутавшись в сомнениях, он решил посоветоваться со своим раввином. Тот сказал: «А ты возьми молоток и отбей у статуэтки либо кусочек ушка, либо фрагмент пяточки, в каком-нибудь не очень заметном месте, и после этого можешь спокойно держать её дома». «А в чём фокус?», – переспросил Хаим «Главное, – сказал его рав, чтобы ты был уверен, что у тебя нет к этой скульптуре идолопоклоннического отношения». Кроме того, ограничения для художника часто играют положительную роль, вынуждая искать более изощрённые решения. К примеру, эстетское оформление пасхальной «Птицеголовой Агады» (тринадцатый век, Германия). Чтобы обойти некогда существовавший запрет реалистического изображения человека, в ней все персонажи наделены птичьими головами. Для художника, входящего в мир еврейской традиции, главная сложность не в запретах, а в том, что в еврействе искусство не имеет того статуса сверх ценности, к которому привыкли европейцы. Для меня осознание этого тезиса, как мне кажется, оказалось очень полезным. Как относитесь к определению «Еврейское искусство»? Для меня термин «еврейское искусство» более всего связан с синагогальным убранством, её утварью и надгробиями – мацевами. Когда я впервые увидел произведения еврейского прикладного искусства, сразу обратил внимание на некоторые формальные особенности, прежде всего проявляющиеся в соединении барочной наполненности композиции и средневекового или несколько наивного, народного отношении к изображаемому предмету. Благодаря этому приёму уходит пафос барокко и приходит праздничная душевность. Этот подход лёг в основу моих иллюстраций к «ШАЛАХМОНЕСАМ» – еще не опубликованной книжке детских стихов прекрасного киевского поэта Григория Фальковича. Считаете ли Вы себя еврейским художником? Я считаю себя евреем, которому доверены какие-то творческие силы. Чуть что не так – и уже никто никуда не идёт. Мне интересно вдохновляться разными проявлениями еврейского мира, еврейским китчем, к примеру. Самый растиражированный еврейский мотив, – молящийся еврей. Я подумал о том, каким образом возможно преодолеть замшелый штамп? Обратив внимание на происходящее с разумом во время молитвы, я обнаружил его «разорванность», разбитость, разнообразные мысли и образы мешают стремлению сосредоточиться на словах молитвы. Из этого переживания возникли несколько работ с молящимися евреями – рельефы из разорванной бумаги. Существует ли связь искусства и нравственности? С моими друзьями мы много говорили об этом. Для меня всегда была очевидна связь своего поведения с результатами работы. И все художники, чьи работы мне очень нравились, говорили об этом же. А те, чьи работы мне не нравились, уж как-то так получилось, всегда говорили об оторванности таланта от нравственности. Откуда вы черпаете темы? Темы, на мой взгляд, приходят из соединённости с чем-то или с кем-то. Колоссальный источник тем – ошибки. Иногда бывает чувство, что твои представления о красоте замкнулись, и всё, что ни делаешь, выглядит стандартно. В этом случае я нашел способ спасения – искать красоту в том, что кажется уродливым. Так, «объектами исследования» были огрызки, холсты, натянутые «пропеллером», типовые застройки. В момент такой «медитации на уродливое» все эстетические представления переживают шок от невозможности гармонизировать реальность. Внутренний голос вопит: «Дебил, что может быть красивого в девятиэтажной коробке?». Нужно потерпеть, утихомирить внутренние голоса, и тогда вдруг, если повезёт, происходит эстетический взрыв. Желание красоты вдруг всё переворачивает и открывается новое видение. В случае с девятиэтажками я ощутил, что человеческое зрение не может увидеть длинную прямую линию дома. Все длинные линии наши глаза видят изогнутыми, подобно отражению в лобовом стекле автомобиля. Так «коробки» превратились в «китайские пагоды», и мой родной район «Березняки» волшебно преобразился. Считаете ли вы себя современным художником? Моих друзей и меня всегда больше интересовало искусство будущего. У Дали есть замечательное высказывание: «Не бойтесь быть несовременными – это то, что вам никогда не удастся». Возведение современности в ранг особой ценности мне напоминает одну историю. Как-то под Новый год мы с братом пошли за ёлочкой, и какой-то мужик пытался всучить нам убогий ствол с двумя-тремя веточками, да и те без хвои. «Купите ёлочку, – уговаривал он, – посмотрите, стройная, как кипарис!» «Но ведь это единственное её достоинство», – парировал брат. Все становится на места, если согласиться с мыслью А.А. Агафонова: «Современный художник прежде всего хороший художник». В этом смысле я бы хотел считать себя современным художником. Но обычно под современным имеется виду нечто модное, то есть уже существующее. Мы же с друзьями всегда стремились к созданию чего-то нового. Мне бы не хотелось показаться тем дураком, который хочет уверить мир, что «Б-г гласит его устами». Не претендуя на истину, всё же рискну высказать своё виденье нынешней ситуации, во многом почерпнутое у моих учителей. На сегодняшний день НОВЫМ мне кажется созидательное движение, основанное на человечности, добре и красоте. При всей кажущейся банальности вышесказанного, речь идёт о новой сложной задаче. Мастера XX века совершили массу художественных открытий, разбирая здание мирового искусства прошлых веков на «кирпичики»: цвет, композицию, форму, фактуру и т.д. Но, дойдя до определённой стадии, стало понятно, что разбирать дальше –занятие бесперспективное. Ощущение того, что всё в искусстве уже сделано, привело к созданию «другого искусства», лежащего вне культуры и мастерства. Его-то обычно и называют современным. Его приметы – цинизм и самоирония. Самоирония – лучшее, что есть в современном искусстве. По-моему, мы уже достаточно отчаялись в разрушении, и пришло время, используя богатство открытий XX века и опыт прежней культуры, искать возможности для новой целостности. Тем более, что есть мастера, идущие по этому пути, например Галина Григорьева. У тех, кто не отчаялся, я уверен, есть шанс. Чем Вам сейчас интересней заниматься, и какие Ваши планы в этой связи? В прошлом году вдруг возникло ощущение, будто я умираю как художник. Да и ужасно надоела работа на компьютере. И я принял решение большую часть своего времени посвящать изобразительному искусству. Сейчас я готовлю большую выставку, которая с Б-й помощью состоится в Иерусалиме. Но если Мессия до этого времени не придет, то она состоится в зале Киево-Могилянской академии и называться будет «Нико, дай «Ми»!». Часть представленных там работ вдохновлены чистотой и ясностью произведений Нико Пиросмани. Предстоит издание средневековой по стилистике, иллюминированной детской книжки на стихи Г. Фальковича, о которой я уже упоминал. Работа над ней длилась четыре года и преобразила меня как художника. Также совместно с Селимом Ялкутом мы работаем над книгой о прекрасном киевском художнике Зое Лерман. С Зоей Наумовной, так или иначе, связаны все важнейшие этапы моей жизни. Она для меня человек, который, по выражению китайцев, «вдел нитку в иголку». Благодаря Зое Лерман и Михал Михалычу Федорову я поступил в Республиканскую Художественную Среднюю Школу. Благодаря Зое Наумовне, приглашенной вместе с Олегом Александровичем Животковым возглавить графическую мастерскую, куда я перешел из параллельного класса, состоялась встреча со всем кругом моих нынешних друзей. И благодаря Зое Лерман мы познакомились с Александром Агафоновым. Мне бы очень хотелось, чтобы книжка получилась достойной.

Пинхас (Павел) Фишель

ПИНХАС (ПАВЕЛ) ФИШЕЛЬ – В КОНТЕКСТЕ ВНЕВРЕМЕННОЙ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ

«Меня тоже любит Рембрандт»

Для написания этой статьи был исследован неочевидный и весьма разнообразный мир, расположенный в области графического дизайна и созданный руками П.Ф. Большинство его работ – загадка. Это интервью, если не раскрывает полностью, то, по крайне мере, дает ключи к их пониманию. Вы часто используете коллаж в книжных и календарных проектах, откуда такое внимание к этому художественному приему? Мне всегда нравились коллажи Родченко и Параджанова. Игра, веселье, легкость присущие самой природе этого жанра, казались неотъемлемой частью истинного произведения искусства. И всё же, то чем занимаюсь я неверно называть коллажами. Коллаж характерен не столько использованием готовых изображений, сколько эстетикой «стыков», т.е. автор открыто демонстрирует зрителю, что фигуру героини он вырезал из репродукции, порванное ожерелье купил на барахолке, а в качестве фона использовал выкройку из модного журнала и т.д. и т.п. Такой подход к композиции я использовал разве что в целях стилизации под коллажи конструктивистов в книге «Еврейские кинематографисты в Украине» и в альбоме «Художники Культур-Лиги». Во всех остальных моих работах зритель-читатель, как правило, вообще не замечает, что имеет дело с составным изображением. Обычно приходится придумывать не только принцип соединения частей в целое, но и моделировать части частей, перемешивая их в процессе работы с реальными предметами. К примеру, для календаря, посвященного еврейскому книго- печатанию, нужно было сделать тринадцать книжных полок, дверцы которых украшены разнообразными еврейскими мотивами и смоделировать спрятанный в старом шкафу (как это бывает в шпионском фильме) суперсовременный компьютерный центр, позволяющий отслеживать жизнь общины того или иного региона. Потом созданную декорацию нужно было населить героя- ми – настоящими книгами из настоящих собраний и… живыми птицами. Это два образа свободы, дополняющие друг друга: птицы как символ внешней свободы, книга – свобода внутренняя, дающая возможность улететь вслед за повествованием не обращая внимания на внешний мир. И, наконец, превратить все в «суперфотографию», то есть собрать в целое разнообразный мир, создав иллюзию трех- мерного пространства посредством наложения теней, бликов, размывания контуров и пр. Получается совсем не коллаж, возможно фильм, возможно спектакль эдакое «Произведение Эпохи Фотошопа» в котором зритель становится свидетелем неповторимых событий. Что, в контексте вышесказанного, можно было бы назвать вашей «визитной карточкой»? Сложно выбрать, что-то одно. Многие работы это графическое переложение принципа «театр в театре». Я стараюсь придумать мир внутри мира, такая многослойность позволяет передать чувства сложнопередаваемые – такие как любовь. Это хрупкие чувства, требующие особой упаковки, чтобы не разбились по пути к зрителю. Любовь заразительна, и если рассматривать предмет, сделанный с любовью, то сам сразу наполняешься этим чувством. Примером такого наслоения может служить книга «Еврейские кинематографисты в Украине», внутри которой архив. Каждая глава – новый журнал, к страницам которого прикреплены, или просто вложены еще и различные материалы (фотографии, газетные вырезки, фрагменты сценариев) бережно собранные владельцем. Видя, с каким вниманием человек, собирал мелочи, обрывки, крохи понимаешь, как важна для него эта коллекция, и вслед за ним невольно сам начинаешь чувствовать себя соколлекционером, соучастником и уже неизбежно особая нежность охватывает тебя целиком. Еще одна идея, взята мной из сценографии – рассмотрение одного объекта через другой и методом монтажа превращение двух предметов в один. Календарь 5767 года вдохновлен фразой р. Бройде из Кельма: «Вы говорите время проходит время стоит, проходите вы». Год – здание, в данном случае здание еврейского музея. Календарь – путеводитель по этому музею. Новый месяц – новый зал. Обычные для музея значки использованы для обозначения праздников и памятных дат: телефонная трубка – шаббат время для связи с Всевышним; лестница – праздники, в которые принято подниматься в Иерусалим; вешалка (обычно обозначающая гардероб) – Рош-а-Шана, время, когда мир находится в подвешенном состоянии, ожидая приговора и пр. Сталкивая привычные понятия, я даю возможность родиться чему-то новому, непривычному. В точке конфликта, образуется пустое пространство, которое зритель заполняет сам, раскрывая спрятанные смыслы, расширяя собственное восприятие. Мне кажется важным отметить, что приступая к той или иной работе, будь то книга или календарь, я отталкиваюсь от предложенного мне материала, стараюсь найти ключ в нем самом. Вход в книгу «Мир Зои Лерман» устроен так, что читатель попадает сразу внутрь холста. Образ картины – как метафора мира художника. Нитки из этого холста как в песне Б. Окуджавы «и из собственной судьбы я выдергивал по нитке» тянутся через всю книгу. Вы посвящаете много времени живописи, графике, скульптуре. Как это влияет на произведения, созданные вами в сфере графического дизайна? В обеих сферах я стремлюсь к созданию шедевров. Что же касается влияния одного на другое, здесь можно попробовать выделить следующие особенности. Во-первых, меня интересует использование приема стилизации как способ понять разные языки искусства. Применительно к живописи, можно вспомнить серию работ в технике Н. Пиросмани или изображение событий обыденной жизни в стиле русской иконописи и даже современную книгу детских стихов с иллюстрациями, выполненными как средневековые миниатюры. В дизайне это и верстка в альбомах «Культур-Лиги» в стиле конструктивизма, и календарь 5765 года имитирующий синагогальные занавеси 18–19 вв., и оформление фотографий в книге «Объяснение в любви» как в семейных альбомах автора. Во-вторых, я пользуюсь в дизайне формальными приемами, которые характерны для живописи: разность углов, разнообразие тона, поверхности, особенности наложения теней, рефлексов и пр. В-третьих, часто увлечение какой-либо техникой продолжается в другой. Так интерес к рейзеле – еврейской вырезной картинке вылился не только в серию оформлений для брачных договоров, но и лег в основу календаря 5772 г. И наоборот, многолетняя работа для «Духа и Литеры» была связана с погружением в еврейский материал и повлияла на мои работы. Так вдохновившись фотографиями арона кодеш (шкаф для хранения свитков Торы) из коллекции Анского я сконструировал деревянную скульптуру «голова раввина». Считаете ли вы себя современным художником, и какие современные художники вам нравятся? То направление, в котором я двигаюсь можно назвать мультиконцептуализм – множественность концепций в одном произведении. Для меня важен поиск нового, эксперименты с материалами и формами: пластилиновая живопись; бумажные рельефы; гнутые подрамники и пр. Я счастлив, ощущать влияние многих художников, среди которых я особенно ценю Г. Григорьеву. Нас с ней волнует похожая тема – как выразить неповторимость момента языком искусства. Важно, что мы стараемся работать, находясь в контексте вневременной мировой культуры. Как говорил М. Шагал: «Рембрандт меня любит». Есть мнение, что многие материалы, использованные в календарях и книгах, вами сфальсифицированы, так ли это? Одна из граней искусства – это юмор. Помещая на страницу подделку, я, как бы, подмигиваю внимательному зрителю, обнаружившему в изображении некоторую шутку. Примером может служить последний календарь 5773 г., где мной была придумана целая серия открыток с придуманной мной же профессией «еврейский почтальон». Из-за репутации фальсификатора мне даже пришлось написать статью к календарю 5772 г. с рейзеле, дабы никто не сомневался, что все картинки нарисованы и вырезаны мной от начала до конца. Иногда для реализации замысла, необходимо включить дополнительный эффект. Обложка альбома «Культур-Лиги» задумана как конверт, послание из далеких времен. Картины художников превращены в марки не из шалости, а для того чтобы можно было визуально обозначить пройденный путь этого конверта. После выхода альбома многие коллекционеры упорно искали эти марки, возможно, ищут до сих пор. Календарь рассчитан всего на год, имеет ли смысл вкладывать столько сил и таланта в предмет, который наверняка выйдет из употребления, потеряв актуальность? Я считаю, что, безусловно, важно прилагать максимум усилий и таланта, ведь теряя смысл как календарь, он обретает статус независимого произведения искусства. И, это относится ко всему, чего касается художник, все должно быть исполнено мастерски, именно так вырабатывается профессионализм. В этом смысле нет разницы между календарем и книгой, между наброском и парадным портретом просто привыкаешь все делать качественно. Следует отметить еще и то, что чем больше потрачено сил для создания гармонии в работе, тем больше ощущаешь ее в самом себе и вокруг себя.

С художником беседовал Д. Пирагновский.

Самый главный, самый болезненный вопрос современного искусства спотыкается о невозможность осуществления жеста, открывающего человеческое лицо: «вот человек без лукавства». Два полюса магнитного поля постмодерна: демонстративная какофония с одной стороны, а с другой — отголосок прошлой гармонии в плену фальши. Муляжи райских яблок насквозь источены шашелем сомнений, фрустрации, почти фанатичного одиночества… Но однажды художник надкусывает натуральное спелое яблоко и видит в нем не огрызок, а структуру подрамника. Простую форму ожидания будущих картин. Ищет опору для будущих форм, не настолько неотесанных, не настолько гордых, не на продажу. Форму ожидания настоящей формы. Ожидания настоящей встречи (по ту сторону страха подмен, подделок, фальсификаций). На пути к ней приходится полосу за полосой изрезать горизонты картин старых мастеров. Нырять под толщу льда, вод, времен и поднимать со дна собственного зрительного сознания затонувшие образы. Пласт за пластом «раскапывать» портреты Лукаса Кранаха Старшего, как раскапывают археологические пласты скифского кургана. Археология лица (чужого — собственного). Разрезание образа «Я» лезвием, заостренным классикой. Высвобождение от фальши наших поз перед зеркалом (перед фото или видео) приходит с неожиданной стороны. Наш зажатый в себе Вавилон (ни проехать, ни машину поставить) неожиданно посетила вселенная Нико Пиросмани. На его черном небе есть пространство для звезд зверей, планет людей, галактик пиров. Удивительная тропа поворачивает от пластов археологии до непосредственности непостижимой встречи с живым человеческим лицом. Где (на какой траектории взгляда и сознания?) тбилисский художник звал своего киевского товарища? Как догнал его и передал свой огонь, сжигающий мусор отчужденного и алчного отношения к вещам? Не знаю. Тайна дара остается таинством и для того, кто его получил. Павел Фишель отвечает на этот ключевой вопрос присказкой. Расстроенную гитару проще настроить, если обратиться к другому музыканту с просьбой коснуться первой струны: «Дай «ми»! Первая струна другого — самое первое средство настроить забытый музыкальный инструмент общения. Самое первое лекарство от хронической хвори и разлада в человеке и в искусстве. Противоядие от почти непреодолимого яда фальши, взбаламутившего кровь ультрасовременного человека. В Париже или Нью-Йорке зрители тоскливо жалуются у модных инсталляций: «ни складу, ни ладу». Нечего греха таить, самой большой тайной является теперь передача простого человеческого настроения другому человеку. Состояние и призыв: «Настрой…» «Дай «ми»!», — обратился человек к человеку, — me, меня, мне дай. И гляньте — все-таки получил самого себя! Уникальное настроение, полностью личный ответ лица — лицу, Нико — Пинхасу. Встреча лиц на новой земле под новым небом приоткрывает пространство мира, где могут быть собой, без страха, в полный рост и в полный голос грузин, еврей, славянин. Снова неповторимые в своей сущности и наконец-то действительно родные. Быть без фальши, быть вместе, в начале библейского «Бытия»: «Берешит…» P. S. Выставка работает в галерее искусств Культурно-творческого центра НаУКМА Константин СИГОВ, директор издательства «Дух і Літера», руководитель Центра гуманитарных исследований НаУКМА